Россия и союзники

Русская военная стратегия в Первой мировой войне оказалась в значительной степени подчинена интересам западных союзников. Такое положение возмутительно во всяком случае. Но в войне, бывшей для России Отечественной войной, оно особенно ненормально и стало роковым.

Обычное дело для коалиционной войны, что стратегия участников определяется общими интересами. Но в Антанте монополией на формулировку этих общих интересов, с молчаливого согласия российских верхов, обладали Франция и Англия. Злоупотребление этой монополией при игнорировании российских интересов стало для них обычной практикой.

Характер войны как Отечественной требовал от российского военно-политического руководства приоритетного внимания в первую очередь к нуждам собственной страны. Союзные интересы требовалось удовлетворять лишь постольку, поскольку это способствовало бы и нашим интересам тоже. Наши западные союзники поступали в отношении нас именно так. Несоответствие между объективным характером войны и способом её ведения Россией, как бы официальная пропаганда не прикрывала его лозунгом «верности союзникам», болезненно ощущалось в народе. Оно стало важной причиной падения популярности как самой войны, так и власти, её ведущей.

Хрестоматийным примером русского самопожертвования во имя общесоюзных интересов стала гибель двух корпусов 2-й русской армии в Восточной Пруссии в первый месяц войны. Не успев закончить мобилизацию, недостаточно укомплектованные, русские войска были двинуты в наступление по настоятельному требованию французского командования. Это не было спонтанным решением. Оно было согласовано генеральными штабами обеих держав еще до войны. Россия обязывалась начать наступление уже на 15-й день войны, что и исполнила в точности. Результат известен.

Оправданна ли была эта жертва? Нельзя доказать, что именно тех двух с половиной корпусов, которые немцы сняли с Западного фронта перед битвой на Марне, им в ней и не хватило для победы. Но даже если это не так? Без сомнения, французских солдат в этой битве воодушевляло известие, что русские не бездействуют, русские наступают! Помимо ожидаемого облегчения, это означало также, что немцев можно побеждать! Так что, наступление наших войск в Восточной Пруссии имело не только материальное, но и моральное значение для наших союзников..

А если бы русское командование медлило с наступлением, и французы были бы окончательно разбиты в сентябре 1914 года? Тогда, очевидно, что России, оставшейся один на один с превосходящими силами Центральных держав, в самое ближайшее время тоже пришлось бы капитулировать. Учитывая произошедшие в реальности события, этот вариант, как будто, был не самым худшим для России. Война в этом случае закончилась бы гораздо быстрее и стоила бы России меньших жертв... Но это примерно то же самое, что сожалеть о том, что Великая Отечественная война не закончилась в 1941 году взятием немцами Москвы!

Иногда можно встретить предположение, что, вместо обречённого на неудачу удара против Германии в самом начале войны, русскому командованию следовало сосредоточить, как планировалось изначально, все силы против Австро-Венгрии с тем, чтобы вывести этого германского союзника из борьбы.

Германия пытается разгромить Францию, а мы тем временем громим Австро-Венгрию! Вопрос в том, кто успел бы быстрее. Очевидно, Германия. Сравнение Австро-Венгрии с Францией в данном случае неправомерно.

Германские войска шли прямой дорогой на Париж. Русская армия вела наступление на окраине Австро-Венгрии, не имевшей жизненно важного значения для этой страны. Чтобы достичь Вены, русским войскам предстояло прежде захватить едва ли не всю вражескую страну. За это время, в случае отсутствия русской активности непосредственно против Германии, немцы несколько раз могли успеть взять Париж.

Этими элементарными стратегическими соображениями объясняется так же, почему в ходе всей войны русское командование было гораздо более отзывчиво к мольбам Франции о помощи, чем германское – к аналогичным просьбам Австро-Венгрии.

Чтобы предотвратить разгром Франции в самом начале войны (а, следовательно, и свой неизбежный в этом случае разгром тоже) русское командование пошло на совершенно оправданный риск неподготовленного наступления. Свою главную цель – снятие части немецких сил с Западного фронта – оно полностью выполнило. Поэтому необоснованно говорить о сражении в Восточной Пруссии лишь как о поражении России. Его нельзя рассматривать в отрыве от битвы на Марне. С точки зрения интересов всей Антанты, не исключая Россию, это была несомненная стратегическая победа.

Однако аналогия с Восточно-Прусским сражением первого месяца войны оказывается неприменима в ряде других случаев. Успех коалиционной стратегии в той битве сыграл злую шутку с Россией. От Русской армии теперь стали требовать подобных жертв и тогда, когда общая обстановка их не оправдывала.

Ещё в разгар Восточно-Прусского сражения французское главное командование настаивало перед русским на активизации усилий еще и на берлинском направлении. Оно настойчиво повторяло свои требования всю осень 1914 года. Уступая им, русское командование вначале ослабило силу армий, предназначенных для наступления в Восточную Пруссию, а затем – армий, действовавших против Австро-Венгрии. Результат – из-за разбрасывания сил кампания 1914 года не принесла Русской армии тех стратегических результатов, которые могла бы иметь при массировании сил на каком-то одном важнейшем направлении.

Конечно, винить в этом только наших союзников было бы ошибкой. Ибо, спрашивается, а где была у нашей Ставки собственная голова? Но свою отрицательную роль домогательства союзников тоже сыграли.

Русская армия явно превосходила австро-венгерскую по всем своим боевым качествам, но в то же время заметно уступала германской по технической оснащенности. Австро-венгерцам наши наносили в ходе войны самые чувствительные поражения, но от германцев несли наибольшие потери. Турецкая армия в Закавказье также относилась к числу относительно слабых противников. Сами собой вырисовывались направления наиболее эффективного использования русской боевой силы в интересах общесоюзной стратегии – против Австро-Венгрии и Турции.

Однако французское (и в меньшей степени английское) командование неизменно требовало у русского действий в первую очередь против германских войск. Западные державы исходили при этом только из собственных интересов: им было важно уменьшить число германских войск на Западном фронте, против Франции и Англии.

Ну, а если по-простому, то для поколения, помнящего Великую Отечественную войну 1941-1945 гг., вполне достаточно того объяснения причин войны, начавшейся в 1914 году, которое дал генерал Брусилов:

О том, что такая борьбы истощает силы России значительно быстрее и гораздо менее эффективно, чем это происходило бы при ином их применении, наши союзники не беспокоились. Вероятно, они уже в 1914-1916 гг. не видели ничего зазорного в том, что жертвы России сэкономят до поры их собственные силы. А потом, после вступления в войну Соединённых Штатов[1], Россию как союзника (с которым нужно делиться плодами общей победы) можно будет безболезненно списать со счетов.

Воплощением такой стратегии стало прямое навязывание образа действий России, произошедшее на совещании представителей командования союзных держав в Шантильи (Франция) в феврале 1916 года. На нем французский главнокомандующий Жоффр настоял на том, что не позднее 2 (15) июня Россия должна перейти в наступление главными силами на своем Западном фронте, то есть против германских войск. Не позднее 18 июня (1 июля) 1916 года свое наступление должны были начать и союзники на Западе.

Однако уже спустя несколько дней в этот план были внесены коррективы. 8 (21) февраля 1916 года германские войска начали массированное наступление на французский укрепленный район Верден. Здесь разгорелось одно из самых кровопролитных сражений Первой мировой войны.

Французская сторона стала требовать от России немедленного перехода в наступление. Оно началось без должной подготовки (времени на которое союзники просто не оставили) 5 (18) марта в районе озера Нарочь в Белоруссии. После двенадцати дней тяжелейших боев наступление было потоплено в русской крови. Оно не имело тех стратегических результатов, ради которых предпринималось – немцы не сняли с Французского фронта ни одной дивизии.

Неудача мартовского наступления не повлияла на имевшиеся планы. Несмотря на понесённые в нем тяжёлые потери, Россия летом 1916 г. должна была наступать в срок – этого требовали союзники.

Неожиданно возникло обстоятельство, ускорившее выполнение Россией этого обязательства. 2 (15) мая 1916 г. австрийцы начали успешное наступление против итальянцев. Итальянское командование забило тревогу своим французским коллегам с тем, чтобы они… нет, не сами открыли наступательные действия, а повлияли на русских! Итальянский же король Виктор-Эммануил IIIнаправил личное послание Николаю II с мольбой о помощи.

Положение итальянских войск в самом деле было критическим. Но спустя полтора года, осенью 1917 г., в аналогичной ситуации союзники справились сами (Россия уже не могла тогда наступать). Что было бы, если бы России дали больше времени время на подготовку, и наше наступление началось не 22 мая (4 июня), а десятью днями позже, как планировалось, – можно только гадать…

Впрочем, удар войск Юго-Западного фронта под командованием генерала от кавалерии А.А. Брусилова и без этого дополнительного срока получился стремительным и могучим. Хотя потом наступление замедлилось, всё же именно в Галиции и на Волыни разыгралось главное сражение всей Мировой войны в кампанию 1916 года.

Русский Западный фронт (в Белоруссии и Литве), которому предназначалась главная роль в общем наступлении, так и не смог, из-за пассивности его главнокомандующего (генерал от инфантерии А.Е. Эверт), предпринять активные операции.

Несмотря на то, что 1 июля н.ст. (ни днём раньше срока!) 1916 года англо-французские войска начали кровопролитные атаки на р. Сомме, продолжавшиеся пять месяцев, германское командование всё лето наращивало свои силы на Восточном фронте. На Запад с Востока за это время не было переброшено ни одной немецкой дивизии! Если в июне 1916 г. войска Центральных держав на Восточном фронте насчитывали 81 дивизию (на Западе в это время – 113), то уже в сентябре 1916 г. их было здесь уже 108 дивизий (в том числе 64 германские), тогда как на Западе – 110.

Несправедливо было бы умолчать о попытках союзного командования прийти на помощь Русской армии в ее трудные минуты. Такие эпизоды тоже не раз имели место. В тяжёлый для нас период 1915 года англо-французские войска предприняли три наступательные операции против Германии. 9 мая н.ст. 1915 года они атаковали немцев в Артуа у Арраса, имели незначительный тактический успех и вынуждены были прекратить операцию через неделю. Повторно они атаковали германские позиции в этом же районе в июне (уже по непосредственной просьбе русского верховного командования) и с тем же ничтожным результатом.

Вряд ли следует считать эти попытки, как это иногда делалось в нашей литературе, предпринятыми нашими союзниками только для «отвода глаз» и «очистки совести». Нет достаточных оснований отказать французскому и британскому командованию, тем более – их солдатам, в стремлении помочь своему восточному союзнику. Но ни французы, ни тем паче англичане ещё совершенно не умели преодолевать глубоко эшелонированную оборону, насыщенную огневыми средствами. Выход из позиционного тупика на Западном фронте произошёл только в 1918 году и связан он был с насыщением войск тяжёлой артиллерией и новым средством борьбы – танками. Пока же наступления союзников приводили только к шокирующим потерям.

Как бы то ни было, но весь последующий 4-месячный период самых тяжёлых боев на Русском фронте – с июня по сентябрь 1915 года – англо-французские войска простояли в бездействии. Лишь осенью, когда германский натиск на Россию стал уже ослабевать, они предприняли более серьезную попытку наступления.

Местом действия на сей раз стала Шампань. 12 (25) сентября 1915 г. французы ринулись в атаку и добились самого крупного, после битвы на Марне, успеха. Однако, как это не раз бывало в ходе той войны, тактический прорыв не удалось развить в оперативный. К 7 (20) октября бои затихли. Немцы за это время ослабили свои войска на Русском фронте на 16 дивизий, из которых 11 были вынуждены перебросить против французов.

Русский представитель в штаб-квартире союзников в Шантильи генерал Я.Г. Жилинский (тот, кто в начале войны неудачно командовал Северо-Западным фронтом) был по существу только передаточным звеном, а не блюстителем интересов Российской державы перед союзниками. Генерал М.В. Алексеев, начальник штаба Верховного главнокомандующего (когда последним стал сам Николай II), был даже вынужден писать ему такие инструкции по поведению с союзниками: «Спокойная, внушительная отповедь, решительная по тону, на все подобные выходки[2] и стратегические нелепости, безусловно, необходима. Хуже того, что есть, в отношениях не будет. Но мы им очень нужны; на словах они могут храбриться, но на деле на такое поведение не решатся. За всё нами получаемое они снимают с нас последнюю рубашку. Это ведь не условие, а очень выгодная сделка, но выгоды должны быть хоть немного обоюдны, а не односторонни»[3].

Однако когда Жилинский попробовал было действовать по такой инструкции, заявив, что «он не французский генерал, а представитель русского императора»[4], это тут же вызвало бурный протест французского главнокомандующего генерала Жоффра. Он в резких выражениях потребовал отозвания русского представителя, что и было царем исполнено (ноябрь 1916 г.). Впрочем, в демарше Жилинского вряд какую-то роль сыграли принципиальные соображения.

Авторитетный свидетель дает основания полагать, что причиной отзыва, скорее всего, послужили личные претензии Жилинского к условиям его пребывания во Франции. Его реплика могла относиться не к военно-политическим вопросам, в которых он вообще-то мало смыслил, а всего лишь к бытовым: «Трудно было найти для Франции менее подходящего генерала, чем Жилинский… Таких недоступных сухарей, кичившихся своими чинами и своим положением, как Жилинский, среди наших генералов было немного»[5].

Но третирование России как второсортной страны было вообще характерным для отношения к ней союзников. В этом плане весьма показателен один диалог французского посла Мориса Палеолога с председателем российского Совета Министров Б.В. Штюрмером, состоявшийся 19 марта (1 апреля) 1916 года. Палеолог передает его так:

«Я доказываю цифрами, что Россия могла бы сделать для войны втрое или вчетверо больше; Франция между тем истекает кровью.

– Но мы потеряли же на полях битв до миллиона человек, – восклицает он.

– В таком случае Франция потеряла в четыре раза больше, чем Россия.

– Каким образом?

– Расчет очень простой. В России 180 миллионов населения[6], а во Франции 40. Для уравнения потерь нужно, чтобы ваши потери были в четыре с половиной раза больше наших. Если я не ошибаюсь, то в настоящее время наши потери доходят до 800 000 человек. И при этом я имею в виду только цифровую сторону потерь».

Далее Палеолог позволил себе такие рассуждения: «Очень жалею, что он [Штюрмер – Я.Б.] не обратил внимания на мой намек на численное значение русских и наших потерь. Мне хотелось бы ему объяснить, что при подсчёте потерь обоих союзников центр тяжести не в числе, а совсем в другом. По культурности и развитию французы и русские стоят не на одном уровне. Россия – одна из самых отсталых стран в свете: из 180 млн. жителей 150 млн. неграмотных[7]. Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утонченные; это сливки и цвет человечества. С этой точки зрения наши потери чувствительнее русских потерь… С точки зрения реальной помощи союзу доля французов значительно больше»[8].

Французский посол, при всём своём расизме, отчасти был прав. Относительные потери Франции в той войне были, действительно, выше потерь России. Императорская Россия, действительно, берегла свою немногочисленную интеллигенцию, создавая ей многочисленные льготы от призыва в армию даже в военное время. Во Франции же, где процент образованных людей был заметно выше, никаких льгот для них не существовало.

Но это не отменяет расистской сущности рассуждений Палеолога. Чтобы придать своим доводам больше убедительности, он даже пошёл на заведомое принижение числа грамотных людей в России (на самом деле они даже среди русских крестьян в то время составляли уже более трети, а среди крестьянской молодежи – больше половины). Кроме того, он намеренно или бессознательно упустил из виду, что русские офицеры составляли немалую часть немногочисленной прослойки российской интеллигенции, а ведь офицерский состав РИА нёс колоссальные (в относительных цифрах – выше солдатского состава) потери на полях Великой войны…

Но самое интересное, что Палеолог со своими рассуждениями не был оригинален на фоне… русской элиты! Его высказывания полностью соответствовали застарелым воззрениям иного русского барина на русский народ как на рабочую скотинку, стоящую по всем понятиям ниже любого западноевропейца. Он всего лишь воспроизводил то отношение к русскому народу, которое сама же русская элита распространяла в мире! И даже его не соответствовавшая истине низкая оценка культурного уровня русских проистекала оттуда же – из мифов, тиражированных российским образованным классом. Более того, русская элита уже два столетия сама себя ценила ниже Западной Европы. В Европе привыкли к самоуничижению России. И поэтому редкие попытки российских официальных лиц ставить свою страну на одну доску с союзниками, позиционировать себя как равных среди равных, могли встретить и встречали со стороны союзников лишь недоумение и неприязнь.

Примечателен и повод, по которому Палеолог явился к Штюрмеру для упомянутой беседы. Он пришёл заявить протест на действия… российской полиции в отношении российских предпринимателей, которым якобы мешали «работать на оборону». Что там было конкретно, Палеолог подробно не раскрывает. Но характерно, что на злоупотребления царской администрации промышленники жалуются… французскому послу, а тот не просто пересказывает их жалобы российскому премьеру, но и в тоне, не терпящем возражений, требует строго наказать виновных. А председатель Совета Министров Российской империи не только безропотно выслушивает французского посла, позволяющего себе то, что называется грубейшим вмешательством во внутренние дела, но и всеподданнейше, словно он слуга не русского царя, а французского президента, заверяет, что всё будет им сделано...

Вмешательство послов союзных держав во внутренние дела России принимало зачастую совершенно беспардонные формы. Как будто Россия была территорией под управлением английского и французского генерал-губернаторов, работавшей исключительно на оборону своих западных метрополий!

Когда в июле 1916 года британский премьер Герберт Асквит упомянул в парламенте о возможности привлечения германского кайзера после войны к суду за военные преступления, это вызвало критику в печати всех союзных держав. Отличавшийся несдержанностью русский консервативный публицист П. Булацель заявил на страницах журнала «Русский Гражданин» по этому поводу: «Нам вменяют в обязанность воевать не только до тех пор, пока наши упорные, храбрые и сильные враги – германцы признают себя сломленными и согласятся на почётный и выгодный для России мир, а до тех пор, пока царствующая в Германии династия Гогенцоллернов не будет низложена русским штыком… Англичане, продвинувшиеся за два года войны на своём фронте на несколько сот метров, этого не могут сделать сами»[9].

Конечно, статья Булацеля, хотя и правильная в принципе, но содержавшая резкие выпады против союзника, была недопустима в военное время. Дело усугублялось тем, что Булацель считался «германофилом». Он, с согласия царского правительства, был подвергнут неслыханному для русского подданного унижению – был «выдан головой» британскому послу Джорджу Бьюкенену, выслушал от него (иностранного посла, а не от своего правительства!), резкий выговор и был вынужден принести извинения.

Такое отношение к России западные державы позволяли себе потому, что не считали её равноправным партнером. И определённые основания у них для этого имелись. Дело было не только в пришибленности и уступчивости представителей российской правящей элиты, которые вели дела с западными коллегами. Само это поведение российских военных и государственных лиц во многом обусловливалось объективной расстановкой сил. Царская империя не могла вести войну без материальной помощи со стороны западных союзников. Дело усугублялось возникшей ещё до войны финансовой зависимостью России.

Внешний долг России до войны составлял 5,4 млрд. рублей (в золотом эквиваленте). За два с половиной года войны Российская империя увеличила этот долг (без учета процентов) еще на 6,3 млрд. рублей, а Временное правительство в 1917 году за восемь месяцев своего существования – на 1,8 млрд.[10] Часть внешних займов была сделана под залог российского золотого запаса. Еще в октябре 1914 года вступило в силу англо-русское соглашение о кредитах, по которому Россия должна была перевезти в Лондон часть своего золота. В декабре 1914 г. Британия поставила окончательным условием, что золотом должно быть гарантировано не менее 40% займов, предоставляемых России[11].

В мае 1915 года британский военный министр Г. Китченер был официально признан Россией своим верховным уполномоченным по всем военным закупкам, проводимым Россией в Англии и США[12]. Таким образом, управление военным импортом России полностью взяла в свои руки… Великобритания! Так, Россия уже в 1915 году утратила важный атрибут государственного суверенитета.

Промышленность России была не в состоянии удовлетворить запросы своей армии в некоторых основных видах вооружения даже наполовину. Только 27,5 тысячи пулеметов, стоявших на вооружении Русской армии, были в 1914-1917 гг. произведены в России[13], 32 тысячи – за границей. Острой была нехватка артиллерийских орудий, особенно крупных калибров, и снарядов для них. Каждые два из трёх снарядов, выпущенных по врагу русскими артиллеристами, были доставлены из-за границы[14].

Катастрофически не хватало автомобилей, особенно грузовых. Россия производила их только на одном заводе «Руссо-Балт» в Риге, который в 1915 году пришлось эвакуировать частью в Тверь, частью в Таганрог. Большинство автомобилей, которыми Россия могла располагать в годы Первой мировой, были импортными. Однако до 1918 года только часть их сумела дойти до фронта. Большие партии машин стояли выгруженными с судов в портах Владивостока, Архангельска и Мурманска, ожидая перевозки по железным дорогам…

Не хватало даже винтовок и патронов к ним... Когда Япония, захватив германские колонии на Тихом океане, отказалась затем послать свои войска в Европу, англичане уговорили японцев продать России большую партию уже ненужных японцам винтовок. Зимой 1915/16 г. почти весь Северный фронт – одна пятая часть действующей Русской армии – был вооружен 6,5-мм японскими винтовками «Арисака». Но оказалось, что англичане, руководившие закупкой оружия для России, забыли купить к ним достаточное количество патронов…

Значительная часть поставленного союзниками вооружения и военных материалов скопилась в портах выгрузки. Из Владивостока в центральную часть страны вела только одна железная дорога, из Архангельска – то же. При этом Архангельский порт ещё и замерзал на пять-шесть месяцев в году. Только в 1916 году было закончено строительство железной дороги в незамерзающий Мурманский порт. Всю войну сказывалось отсутствие регулярного сообщения России с союзниками через порты Черного моря, делавшее крайне актуальной проблему овладения проливами Босфор и Дарданеллы, так и не решённую.

В результате даже те 10-40% военных заказов, которые союзники выполнили, не смогли в достаточной степени сказаться на ведении войны Русской армией. Русское золото, заранее заплаченное за остальные заказы, пошло на обогащение западных держав. В 1922 году делегация Советской России на международной конференции в Генуе оценила ущерб, понесённый Россией от невыполнения западными державами своих обязательств в части поставок в Россию оружия и техники за годы Первой мировой войны, в 3 млрд. золотых рублей[15].

Но и то, что доходило до войск от наших союзников, далеко не всегда было надлежащего качества. Летом 1917 года председатель Временного правительства А.Ф. Керенский (уж на что был политик, полностью зависимый от Антанты, но и он не сдержался!) по результатам войсковых испытаний полученного вооружения поручил министру иностранных дел М.И. Терещенко: «Укажите соответствующим послам, что тяжёлая артиллерия, присланная их правительствами, видимо, в значительной части из брака, так как 35% [стволов] не выдержали двухдневной умеренной стрельбы»[16]…

Ярослав Бутаков

[1] Ещё в 1897 году США, Англия и Франция подписали секретное соглашение, по которому США обязались выступить против Германии, если та нападёт на две названные западноевропейские державы. Хотя договора соблюдаются только когда это выгодно, но в том-то и дело, что всё развитие событий в Первую мировую войну толкало США на выступление против Германии. Англо-французские стратеги могли быть уверены в этом уже не позднее конца 1915 года.

[2] Имеется ввиду нередко повторявшийся Францией шантаж прервать поставки оружия в Россию, если Русская армия не будет наступать там и тогда, где и когда ей укажет французское командование.

[3] Цит. по: А.А. Керсновский. История Русской армии. М., 1998. С. 594. Приведя эту выдержку, историк не преминул отметить: «Посылая эти мудрые советы, безвольный Алексеев не отдавал себе отчёта в том, что “внушительная отповедь” союзникам – его дело как ответственного главнокомандующего и отнюдь не дело ген. Жилинского – инстанции подчинённой».

[4] Предисловие издательства к кн.: М. Палеолог. Царская Россия накануне революции (Дневник посла) (пер. с фр.). М., 1991 (репринт 1923 г.). С. 7.

[5] А.А. Игнатьев. 50 лет в строю. М., 2002. С. 597. Жилинский требовал, чтобы его снабжали обедами лучшие рестораторы; чтобы на заседаниях Союзного военного совета он мог появляться при сабле (что не было принято у французских генералов) и т.д. Автор – разведчик-резидент царской и советской служб, в то время – военный атташе во Франции.

[6] В действительности было намного меньше, а без Польши и части Прибалтики, уже потерянных к тому времени, и без Финляндии – всего около 150 млн. См.: А.Г. Рашин. Население России за 100 лет (1813-1913). М., 1956.

[7] Совершенно неверные сведения – Прим. издательства источника.

[8] М. Палеолог. Указ. соч. С. 93-95.

[9] Цит. по: С.С. Ольденбург. Царствование императора Николая II. Белград, 1939. Т. 2. С. 198.

[10] Н.Н. Яковлев. 1 августа 1914. М., 1993. С. 183; А.И. Уткин. Забытая трагедия. Россия в Первой мировой войне. Смоленск, 2000. С. 264.

[11] А.И. Уткин. Указ. соч. С. 111-112.

[12] Там же. С. 144.

[13] А.М. Зайончковский. Первая мировая война. М., 2000. С. 836.

[14] А.И. Уткин. Указ. соч. С. 23-24.

[15] Н.Н. Яковлев. Указ. соч. С. 183-184.

[16] Цит. по: Предисловие к кн.: М. Палеолог. Указ. соч. С. 8.

Вернуться к списку